Форум » За свободную Россию » СОБЛЮДАЙТЕ ВАШИ ЗАКОНЫ (Опыт "Legal Team" -2006) » Ответить
СОБЛЮДАЙТЕ ВАШИ ЗАКОНЫ (Опыт "Legal Team" -2006)
bne2: http://www.polit.ru/analytics/2006/08/07/ninenko.html «Милиция здесь была не хуже, чем обычно» Интервью с активистом Legal Team Иваном НиненкоОдним из новых заметных явлений в российском общественном движении стало появление независимой группы правовой поддержки участников протестных акций и гражданских активистов Legal Team. Она, в частности, работала с 11 по 20 июля во время саммита «Большой восьмерки» в Петербурге. О работе команды Legal Team в Петербурге во время саммита G8, об опыте столкновения с милицией, ФСБ и мировым судом мы побеседовали с одним из активистов этой группы – Иваном Ниненко. .... . В определенный момент, когда, видимо, было принято решение фотографов тоже убирать, меня просто схватили. Ты заметил момент принятия такого решения? Не знаю. Я фотографировал некоторое время более или менее свободно. Может быть, просто не замечали. А потом, когда в определенный момент увидел, что на меня двигается сотрудник милиции, я попытался отойти. Но отходить мне было некуда. На проезжую часть я не хотел выходить, дабы не нарушать закон. Меня скрутили, потащили к автобусу. Я пытался спросить: «Что ж такое, почему я не имею права фотографировать?» Мне сказали: «Все вопросы к начальству». После этого я был приравнен к остальным участникам акции. И вплоть до утра 19 июля отбыл все наказание как «участник акции». И в протоколе написано, что я «участник акции». Радует только то, что фотографии удалось спасти. И как их удалось спасти? Началось с того, что в отделении милиции у нас не забирали вещи. Вместе со мной за фотографирование был задержан Максим Буткевич, журналист из Киева. Когда у него попытались забрать вещи, я сразу посоветовал ему потребовать составления протокола. Когда у тебя забирают вещи, нужно требовать составления полного протокола. Если забирают рюкзак, нужно попросить описать всё содержимое рюкзака, дабы оттуда что-то не исчезло. Нас там было больше 30 человек, сотрудников милиции было меньше. На каждого из нас составлять протокол об изъятии вещей и еще для этого приглашать двух понятых им очень не хотелось. Вообще милиции ничего не хотелось в тот день. По ним было заметно, чем быстрее они с нами справятся, тем лучше. А нас так много, что явно они задержатся до ночи. Поэтому на первую же просьбу составить протокол милиция нам просто оставила все вещи и ничего не изымала, даже телефоны. Освободившиеся раньше тебя на сутки белорусы взахлёб рассказывали, как ты сражался за свою сим-карту. Это было позже. Это было уже вечером, когда я в очередной раз позвонил. Пришел другой капитан, который был сильно рассержен тем, что происходило, и отобрал сим-карту. Он мне сказал: «Я сейчас у тебя отберу сим-карту». Я ответил: «С радостью, если вы составите протокол». И был составлен протокол с двумя понятыми, изъята сим-карта. Ее мне потом вернули до суда, вечером она уже снова была у меня. Самым интересным, на мой взгляд, в милиции был процесс выстраивания наших взаимоотношений в целом. Я не юрист по образованию, но имею большой опыт взаимодействия с милицией. И перед Legal Team у нас неоднократно были семинары о правовой безопасности. Естественно, мы изучали все эти вопросы, общались на эту тему. И я четко знал, какие у меня права и какие права у милиции. И это было четко отработано и с досмотром, который не имеют права проводить без понятых и протокола, и тем более с изъятием вещей, которое они не имеют права проводить без понятых. И эти требования милицию очень раздражали. А так как там находились иностранцы, у них рука не поднималась грубо нарушать законы. Было прямо заметно по ним, что иностранцы в них вселяли некоторое смятение. Вы находились в одном помещении? Сначала в одном. Потом нерусскоязычных иностранцев перевели на второй этаж, где они были даже не закрыты, а просто абстрактно сидели там повсюду, ждали переводчика. Но все равно само их присутствие, то, что они чувствовали себя довольно свободно в отделении, ходили свободно по этажам, общались с нами и между собой, совершенно меняло ситуацию. Милиционеры в целом вели себя корректно. Совершенно некорректно вели себя сотрудники ФСБ. То, что это были сотрудники ФСБ, я заявляю со слов сотрудника милиции, который мне сообщал, что это «сотрудники ФСБ и ссориться с ними не стоит». Что именно они делали? Как они себя вели? Они ходили, ругались матом. Всех просто провоцировали на конфликт. Если от сотрудника милиции мы не слышали жёстких обвинений: «глобалисты» и «глобалисты», или «антиглобалисты», хотя зачастую они нас называли «глобалистами». Сотрудники ФСБ ходили без формы, в штатском, в белых, желтых, голубых рубашках с короткими рукавами. Всё, что мы от них слышали, был сплошной мат. «Мы так-перетак, нас так-перетак. И всех нас так-перетак, надо посадить надолго». И, в общем, «у нас у всех будут большие проблемы там, где мы учимся, где мы живем» и т.д. и т.п. Когда вас задержали, повсюду передавали: «в 28 отделе милиции Центрального района один из участников акции антиглобалистов требует адвоката и без него отказывается отвечать на вопросы милиции». Я была уверена, что это кто-то из иностранцев. Есть такой пункт в нашем КоАПе [Кодексе административных правонарушений], очень хороший, один из немногих хороших пунктов. По нему, задержанный имеет право на защитника с момента задержания. Защитником может быть не обязательно адвокат с корочкой, а любой человек, на которого оформлена доверенность. В Legal Team у нас у всех были составлены доверенности друг на друга. Моим поручителем был Дмитрий Макаров, наш юрист. На него у меня была оформлена доверенность еще давно, в Москве для другой акции мы это делали. И я с момента задержания сразу стал его требовать. Никогда до этого у меня не получалось, чтобы в милицию пускали защитника. Они всегда говорят: «В суде». Но в этот раз я уж был очень зол, потому что меня реально задержали ни за что. И я повел такую линию: не буду отдавать им паспорт, пока мне не предоставят защитника. Это вызвало полный шок сотрудников милиции. Как обычно происходит? Они говорят: «Отдай паспорт» – им все отдают. Им должны отдать паспорт. Я говорю: «Отдам, я не против отдать вам паспорт, как только вы исполните закон и пригласите сюда моего защитника». Происходило короткое замыкание. Милиционеры не понимали, что происходит. Отнимать у меня паспорт силой они не хотели. Но не отнимать паспорт им тоже нельзя. Меня отправляли в камеру. Через некоторое время вызывали снова и снова просили паспорт, снова повторялся этот диалог под общий смех. Когда третий раз это повторилось, уже не было так смешно. Но когда пятый – совсем смешно. Причем каждый раз, когда я возвращался, я говорил под общий хохот: «Опять консенсус не достигнут». Это было все с одним и тем же сотрудником милиции? Нет, они этого долго не выдерживали, менялись. Это было в разных стилях и выражениях. Это было на уровне неких психологических моментов. Одна сотрудница милиции была просто в истерике от того, что я не отдаю паспорт. Сотрудник ФСБ орал на меня матом и пытался вырвать паспорт из моих рук. На что я ему напомнил об уголовной ответственности за «намеренную порчу паспорта». Все вокруг стоящие анархисты сказали: «А мы будем свидетелями». У него поубавился пыл вырывать у меня из рук паспорт физически. Мне говорили: «Нам нужен твой паспорт, чтобы переписать данные и составить протокол». Я отвечал: «Свои паспортные данные я вам на бумагу сейчас аккуратно выпишу. Очень крупно, очень четко. И вы сможете их записать в протокол». Они продолжали: «Нам нужны твои паспортные данные. Нам нужна ксерокопия». Я отвечал: «Давайте сходим с вами к вашему ксероксу и сделаем ксерокопию». Мы сходили с сотрудником милиции, сделали ксерокопию, я забрал у него паспорт обратно. Но я часа четыре подряд упорно повторял: «Если я задержан, и у меня должен быть изъят паспорт, то предоставьте мне моего защитника. А если вы не предоставляете защитника, я вообще не понимаю, на чем строятся наши взаимодействия. По закону, задержанному предоставляется защитник. Мой защитник стоит за дверью. Пустите его, пожалуйста, сюда. Если не пускаете, тогда я не задержанный, тогда я паспорт не отдам. И я уж не знаю, что вы там от меня хотите». Дактилоскопию тебе делали? Делали, да. Но мне ее делали уже после того, как меня осудили. То есть на стадии оформления задержания они не рискнули с тобой этого проделать? Нет. Я у них не спрашивал, они мне не предлагали. Со мной они много чего не делали. Меня они вообще старались поменьше трогать, естественно. Легче говорить с человеком, который не может возразить. А мои отсылки к законам каждый раз приводили их в ступор. Я что-то возражал, они немели, потом говорили: «Ладно, иди…» И заканчивали разговор. Все это закончилось тогда, когда пришло время давать объяснения. Задержали нас в районе девяти утра, и ближе к двум часам дня настала пора дачи объяснений. Когда меня в очередной раз хотели повести наверх, чтобы давать объяснения, я сказал: «Вы уверены, что надо повторять всю эту процедуру? Мы сейчас придем наверх, я скажу, что без защитника ничего говорить я не буду. Мы пойдем обратно вниз, вы меня обратно отведете в камеру. Имеет ли смысл повторять в очередной раз эти непродуктивные взаимодействия?» Они сказали: «А где защитник? Почему его не пускают?» Я сказал: «Не знаю». Они взяли и пустили, наконец-то, защитника. Всеобщее ликование! И полное расстройство сотрудников милиции. В принципе, они, наверное, догадывались, что рано или поздно этим закончится, потому что паспорт они у меня изъять не могли, а он им был нужен. То есть я стоял на своем, а они никак не могли ответить, у них не было никакой тактики в этом случае. Они не знают вообще, что такое защитник. Они не знают, должны они его предоставлять или нет. Ясно, что сотрудники милиции законов не знают. Они знают, как это обычно делается. Когда им говоришь про закон, они как-то сразу теряются. Было это заметно и с изъятием вещей. Им же, в принципе, не сложно составить протокол изъятия. Но как только произнесено слово «протокол», у рядового состава вообще была реакция такая: «Ой-ей-ей! Какой протокол? Забирайте вещи, я пошел дальше». Там уже потом пригласили понятых, которые специально в коридоре сидели и при необходимости были вызваны». Это пригодилось, что изъять у меня симку. Потом пригласили понятых девушек, когда нужно было что-то изъять у девушек. Досмотр могут проводить и на нем присутствовать лица одного и того же пола с тем, кого досматривают. Личный досмотр девушки мужчина не должен вести. На мой взгляд, это, конечно, затруднило им работу, задержало нас в УВД, но учитывая, что нам всем в итоге написали несколько суток ареста, от двух до трех, то, по мне, так лучше все их вместе провести в УВД, смеясь над милицией, которая пытается вспомнить, что же там по закону, а что – нет, нежели сидеть где-то в камере. Что же было после того, как Дмитрий Макаров вошел в 28-й отдел милиции? Я спокойно отдал паспорт, и у меня стали брать объяснения. Дима при этом присутствовал. Так как нас обвиняли в «невыполнении законный требований сотрудников милиции», я очень настаивал, естественно, на том, чтобы момент моего задержания был четко записан с моих слов. Никаких требований предъявлено мне не было, у меня выбили телефон, заломили руку за спину и потащили в машину. А сотрудники милиции в упор отказывались это добавлять, говорили: «Здесь мы задаем вопросы, а ты не имеешь права сам ничего дополнять. Вот мы здесь написали, что ты фотографировал, и все. А после этого тебя забрали. А как? Что? Когда? – мы тебя не спрашиваем». Было много обсуждений. Моя позиция была такова: имею ли я право добавить? Их позиция была: тебе это не нужно, пиши здесь «согласен». Слава богу, был Дима. Один бы я не выдержал прессинга. Там сидело три или четыре сотрудника милиции, один фээсбэшник. Двое сотрудников милиции и фээсбэшник, повышая голос, объясняли мне, что я их «достал», что мне надо написать «с протоколом согласен, с моих слов записано полностью, верно», и подписаться. Естественно, в конце концов мы добились того, что я написал: «С моих слов записано верно, но не полностью». И дополнил как раз окончанием задержания, что, в принципе, ничего не изменило, но вызвало бурю негодования с их стороны. Нет, я понимаю, почему так. Сотрудник милиции привык: он говорит – его слушают. А тут вдруг у них требуют составления протокола, вызова понятых, приглашения своего представителя, не отдают им паспорт, просят добавить уточнения в протокол. На самом деле, от того, что они пустят моего представителя или разрешат мне добавить, не изменится ровным счетом ничего, кроме некоторого морального проигрыша. Они мне проиграли. Но если бы они изначально не занимали эту противозаконную позицию, они бы не проиграли. Но нет, им надо обязательно занять позицию: «я тут главный, и все вы, козлы, меня слушайте». И потом, когда от них добиваешься другого, они строят такую обиду, что просто пережить невозможно. Каким образом у вас всех появились два разных протокола административного задержания? Первых шестерых ребят сначала отвезли в суд довольно быстро. Причем мне сказали: «Нет, Ниненко нам там не нужен. Он слишком много хочет. Пусть идет в камеру и сидит там долго-долго». Я сказал: «Мне не жалко. Если хотите, здесь буду ждать. Вы же сами об этом пожалеете». А когда ребят отвезли в суд, все они начали писать просьбы заключить договор с адвокатом и отложить рассмотрение дела. А в тех протоколах, которые были составлены сотрудниками милиции, был просто отксерокопирован печатный текст. Это выглядело совсем глупо. Когда судья увидела во всех протоколах отксерокопированный печатный текст, везде один и тот же… Пусть бы это был один и тот же текст – и даже не от руки написанный, но все же разными сотрудниками милиции, – а вот отксерокопированный, печатный… А при этом люди требуют адвоката. Им по закону нужен адвокат, и у них есть адвокат, с которым они могут заключать договор. По закону бы неплохо дело отложить, потому что оно не является каким-то уголовным, и отпустить до рассмотрения дела. Но прямо посреди заседания, с первого человека, когда она посмотрела ходатайство, посмотрела протокол, заседание было прекращено, всех шестерых вернули обратно в отделение. Настучали по шапке начальнику и сказали, что это совсем уже бред. Милиция села срочно переписывать протоколы. При этом юридический статус вторых протоколов мне не совсем понятен. По закону протокол должен быть один. Собственно говоря, он выписывается прямо в момент задержания. Но на обоих протоколах стояло одинаковое время, например, у меня – «10 часов утра». У многих стояло – «9 часов». У всех от 9 до 10 часов, будто нас привозили в разное время. Но это уже мелочи. Первый протокол всем выдали в час – в два часа дня. А второй протокол нам дали уже совсем поздно вечером, после шести. Когда протоколы были переписаны, нам дали вторые копии. Первые копии у нас даже не пытались изъять. Может быть, они поняли, что это будет бесполезно, потому что я всем сразу сказал: «Не отдавайте первые копии». Милиция посмотрела, сказала: «Елки-палки! Ну, ладно». Потом ребят отвезли в суд. Туда специально свезли адвокатов, которых предоставляет государство. Они, естественно, не были заинтересованы в том, чтобы защищать кого-нибудь. Когда ребята просили заключить договор со своим адвокатом, им говорили: «Зачем вам ваш адвокат, у нас есть адвокат государственный». Они даже бесплатно предоставляли государственных адвокатов? Были готовы предоставить. Может быть, кто-то этим и воспользовался, но это не сильно помогло, никак не изменило их участь. Более того, наиболее смешной в этой «системе правосудия», назовем ее пока условно так, была одна закономерность. Тот, кто вызывал свидетелей, кто что-то комментировал, указывал суду на его противозаконное решение, – все получили трое суток ареста. Например, Максим Буткевич, журналист из Украины, получил трое суток. Просто потому, что у него было довольно внятное объяснение, почему он там был. Он был там как журналист, у него был свидетель – фотограф, который в суде подтвердил, что он был с Максимом как журналист и что Максим – журналист. Они оба фотографировали и в акции не участвовали. Вот именно за то, что у него было все так внятно и красиво, и судья понимала, что он невиновен, она была обязана его осудить вот просто из злости. Оттого, что такая ситуация возникла, он получил трое суток. Все, кто вызывал свидетелей, получили трое суток. Один человек, по имени Андрей, который под конец сказал: «Сейчас вы вынесите свое незаконное решение. Я, может быть, и правда пойду в экстремистские организации, о которых вы говорите». На суде мировая судья его обвиняла в участии в экстремистских организациях. У него не было свидетелей, но, понимая весь бред, который там творится, он сделал такое заявление. Главная проблема мировых судов у нас заключается в том, что функции обвинения и суда там сведены воедино. Судья выступает также обвинителем, грубо говоря. На моем процессе это было более чем заметно. Кто тебя судил? Судья 205-го участника мирового суда Долинская Тамара Васильевна. Правда, все мировые судьи были свезены в Куйбышевский федеральный суд Санкт-Петербурга, потому что там была возможность ввезти во двор на автобусике ОМОНа всех задержанных. А участки мировых судей расположены не так удобно и разбросаны в разных местах. В этом суде также легко было оградить нас от общения. Меня судили почему-то не в основном зале суда, а в том, куда надо было входить со двора. И то, что вообще туда кто-то пришел, было чудом. Мой защитник Дима вышел во двор, встретил других ребят, которые сказали, что меня увели куда-то в ту сторону. Он побежал и обнаружил меня там. Если бы не эта случайность, меня бы судили без защитника, без свидетелей, без зрителей. То есть суд все же был открытым? Мы этого четко требовали. Судья по возможности старалась держать его закрытым. Но мы сразу же потребовали вынести решение о начале закрытого процесса. Судья предпринимала попытку не пустить зрителей? В начале она попыталась, спросила: «Кто сюда вошел? Что они здесь делают?» Но ей пришлось всех пустить. Сколько было зрителей? Было два человека, которых мы хотели пригласить в качестве свидетелей. Но она отклонила это ходатайство, Поэтому они остались сидеть в зале как зрители. Питерские анархисты, Петр Рауш, всего человек пять зрителей и мой защитник. Мне вообще-то первый раз в жизни по-настоящему повезло. У меня первый раз были два настоящих свидетеля, которых я в жизни до этого не видел. Обычно активисты друг друга знают, суды пользуются этим моментом, и тот, кто может быть твоим свидетелем, – это, как правило, твой знакомый. Судьи говорят: «так как с этим человеком вы знакомы, он специально свидетельствует в вашу пользу, чтобы оправдать своего старого друга». В моём случае было два свидетеля, не связанных друг с другом, которые не знали ни друг друга, ни меня. И никоим образом нельзя было доказать, что мы знакомы, мы до этого просто не встречались. Это были две девочки. Одна журналистка, другая просто активистка. Активистка не участвовала в пикете, может быть, находилась рядом, может быть, участвовала, но не была задержана, что главное. А вторая действительно не участвовала, была журналистом. Они могли сказать очень четко, что со мной произошло. Спасибо сотрудникам милиции, они в самом начале у меня выбили телефон. Он с громким треском разлетелся по асфальту и привлек всеобщее внимание. Из-за этого как раз все видели и слышали, что происходило. Все видели, что никаких требований прекратить пикет от сотрудников милиции не последовало. Что нам всем инкриминировали: сотрудники милиции требовали от нас прекратить пикет, пройти с ними в машину, а мы на это отвечали грубым отказом, размахивали руками, хватились за их форму. Мои свидетели отчетливо видели, что ничего подобного со мной не было. Стоял я отдельно, не в толпе. Со всеми подробностями, под пристрастным допросом судьи они смогли это всё изложить. Было видно, как судье не нравилось, что все детали, до малейшей, совпадают. Обычно, когда придуманные свидетели, по деталям можно отловить несоответствие. У нее этого не получалось: мои показания и показания этих двух девочек абсолютно совпадали, отловить хоть какое-то несоответствие не получалось. С другой стороны, был сотрудник милиции, который сказал: конечно, да, когда он меня задерживал, я «хватал его за рубашку». Когда мы попросили его воспроизвести, что же он писал в рапорте о доставлении, он сказал, что он не помнит, хотя рапорт составлялся буквально за день до этого. Конечно, судья тут же резко вмешалась и сказала: «Подождите, подождите, мы покажем ему рапорт». Показала ему рапорт и спросила: «Вы ли его писали?» Он сказал: «Да, я собственноручно». Хотя рапорт был ксерокопирован и там всего лишь вписывались фамилии задержанных и тех, кто задержал. Мы у него попытались как раз спросить, сам ли он набирал его на компьютере, и подвести к мысли о том, что если сам, и каждый сотрудник милиции тоже сам набирал свой протокол на компьютере, то в 20 Отделе милиции порядка 30 компьютеров. Все сотрудники сели за них и блокировали всю работу отдела. Но там даже 30 комнат с трудом наберется, чтобы в каждой поставить по компьютеру. Но это вопрос был отклонен судьей как не имеющий отношения к делу. В принципе, судьей было отклонен наш вопрос о том, как один сотрудник милиции мог создать два протокола. Оба протокола были составлены одним и тем же сотрудником милиции, на обоих было написано, что они составлены в 10 часов утра. Мы спросили, как один человек мог составить два протокола в одно и то же время? Но, естественно, это тоже «не имело отношения к делу», по мнению судьи. Как и не имело отношения к делу то, что другие протоколы слово в слово совпадали с моими. Сколько было заявлено ходатайств и какие? Первым ходатайством было заявление о том, что я участник Legal Team. Мы решили полностью открыть все карты. В милиции я, естественно, не заявлял, что я из «группы правовой поддержки». Если бы там я еще сказал, что в мои обязанности входит следить за тем, как они нарушаю закон, то, думаю, меня просто поместили бы в отдельную камеру, и я бы только на суде увидел остальных ребят. Так у меня была возможность с ними общаться. В суде мы это прямо заявили: по своей сути я не мог участвовать в акции, у меня были другие смыслы и задачи, столь же важные, как для активиста участвовать в акции. Мой смысл – находиться рядом, наблюдать, фотографировать. Соответственно мы попросили судью приобщить к делу все наши документы: листовки, журнал звонков, наши планы мероприятий, в которых было указано, что я иду именно на это мероприятие. Каждый вечер мы составляли план мероприятий на следующий день, кто куда идет, каждый раз рассчитывая на худший сценарий, что и случилось со мной. Если я буду задержан, кто будет наблюдать другую акцию от команды. И вот этот журнал просили приобщить. Но судья заняла позицию, что Legal Team не существует, доказать ее существование мы не можем. Все наши доказательства, например, вот эти все бумаги или показания свидетелей, она отвергла как не имеющие отношения к делу, потому что существование Legal Team не доказано. Судья была непреклонна. Все наши попытки и предложения вызвать свидетелей, с кем я разговаривал по телефону в момент задержания, были отклонены. Слава богу, двух свидетельниц, которые видели это все, вызвали. Также пресс-релизы, которые были изданы различными организациями по поводу моего задержания именно как «участника Legal Team и журналиста» – наши с Максимом фамилии шли вместе. Но и это не помогло. Все пресс-релизы и публикации были отклонены, потому что не являются документами. Все, что мы просили приобщить, было отклонено, за редким исключением. Два протокола судья приобщила, правда, никаких выводов по поводу их ею сделано не было. Хотя, по закону, они должны быть отправлены на доработку. Надо было вызвать сотрудника милиции, чтобы он объяснил, как это произошло. Но это уже было чересчур. На самом деле было видно напряжение, с которым судья принимала наши ходатайства. В определенный момент мы ходатайствовали о самоотводе судьи. Она в течение 20 минут рассматривала нашу бумажку, вышла и сказала, что это не оригинал, а копия, поэтому она не может этого рассмотреть. Мы быстро достали оригинал, вручили ей оригинал. Она удалилась еще минут на тридцать. Мы думали, что ж она первые двадцать минут делала? Пыталась понять, оригинал это или копия? Ясно, что судья не горела желанием рассматривать все это. Количество ходатайств – молодец мой защитник, Дмитрий Макаров, постарался – превосходило все мыслимые возможности. Не то чтобы мне было ее жалко, я понимал, что все равно она вынесет решение не в мою пользу, но смотреть на нее было забавно. Когда Дима говорил: «Ваша честь, я имею еще одно ходатайство…» Она закатывала глаза вверх с видом «боже мой, когда это закончится». Ну, и правда, суд закончился часов в шесть вечера, а начался он не позже двух часов дня. Часа четыре он точно длился. Из этих четырех часов целый час она только писала решение. Ей следовало бы взять еще один час для этого. В финальном решении внезапно появляется другой свидетель в одном из предложений. Появляется «свидетель Туча», который идет по другим делам, а не по моему. И соответственно, обвиняемый тоже другой – Ярошевич, а не Ниненко. Ясно, что половина из этих решений копируются, и она не успела поменять фамилию. Решение занимает два листа, и там как раз описывается, почему все это отклоняется. И очень забавно трактуются показания свидетельниц моих: «так как они противоречат остальным материалам дела и направлены на освобождение меня от ответственности за то, что я совершил, во внимание они не принимаются». Дело в том, что согласно презумпции невиновности, если есть два расходящихся с обвинением свидетельства, то они трактуются в сторону обвиняемого, а не отклоняются. Более того, формулировка «совершил» при отклонении свидетельств подразумевает то, что я эти действия все же совершил. А у суда как раз и стоит цель разобраться: совершал я эти действия или нет. Если суд исходит из того, что я что-то совершил, как это происходит на практике, то понятно, что свидетели защиты автоматически ничего не могут изменить. Для меня это было очень смешно. Первый раз в жизни у меня настоящие два свидетеля, у меня настоящая причина, по которой я там был. Я не говорил, что я «проходил мимо», как обычно пытаются придумать, «завязывал шнурки и меня схватили», «увидел знакомого, который мне дал плакат», – весь этот бред. Я честно говорил: «Я знал, что будет акция, меня не интересовало, кто ее устраивает, согласованная она или нет, я пришел смотреть за милицией». Судья, конечно, сказала, что «за милицией нужно смотреть только на легальных акциях». После этого мне пришлось ей долго объяснять, что «Закон о милиции» подразумевает то, что милиция действует по законам и в момент задержания преступника, и в момент задержания подозреваемого. И что есть некие общие законы, которым милиции всегда приходится следовать. И что бы она об этом ни думала, это факт. Но в итоге победила, естественно, милиция. Произошло то, что происходит в России всегда: показания сотрудника милиции оказались более значимы, чем все возможные наши доводы – то есть мои показания, показания двух свидетелей, объяснение того, зачем я там был. Это объяснение было стройным, понятным и доступным. В манифесте Legal Team записано, что организация не участвует в акциях, а наблюдает. Но это не было приобщено к делу. Существование команды не являлось для судьи доказанным. С ее точки зрения, процесс должен быть обратным: мы ей должны доказать существование, после этого она будет рассматривать. Все наши диалоги с судьей, естественно, закончились тем, что я получил трое суток, а не двое, как если бы я все признал и раскаялся и т.д. Но, с другой стороны, мы получили массу удовольствия от общения с нею.
Ответов - 2
bne2: Чего удалось достичь в описанном тобой эпизоде и в целом в работе команды в дни саммита? На самом деле, то, что я там оказался, по большому счету для Legal Team даже лучше. Мы узнали многие вещи изнутри. Мы узнали, какие советы можно потом давать участникам акций. Например, с тем же паспортом история получилась просто великолепная. Сотрудник милиции реально не сможет отнять у вас паспорт, пока вы ему его не отдадите. Другое дело, что если это законное требование сотрудника милиции, то вы усугубляете свою вину, если вы не отдаете свой паспорт по этим законным требованиям. Но оно может быть законным после того, как вашего защитника к вам допустят. Потому что тогда вы – задержанный. То есть эти моменты должны совпасть. Я уверен, мы включим эти моменты в свои рекомендации. Не только этот, но и несколько других интересных моментов, которые у нас уже всплыли постфактум. Самое главное в моем задержании то, что удалось добиться вызова представителя. Пока у нас будет в КоАПе пункт, пока они его не уберут оттуда – представитель может быть с момента задержания и участвовать в защите. Все активисты, которые заранее будут подписывать доверенности, имеют возможность добиваться этого. Это легко, любому гражданину можешь доверить представление себя, даже своему другу и коллеге. Любые московские активисты, любого движения, которое не противно нам по своей сущности, которое не представляет никаких националистических или насильственных целей, без различий политического наклона – коммунисты, социалисты, троцкисты, анархисты, либералы, демократы – любого спектра. Если они захотят этой защиты – все, что им нужно, это составить доверенность и заранее проинформировать об акции. И тогда наличие и присутствие представителя в отделе милиции сильно изменяет атмосферу. У нас иностранцы уже сильно разбавляли атмосферу. Но когда там присутствует представитель, милиция вынуждена действовать совершенно по-другому. Представитель – это тот человек, который невиновен. Они не имеют право на него кричать, повышать голос, заставлять его куда-то идти, входить или выходить. Он абсолютно свободный гражданин. Имеет право общаться с тем, с другим, с третьим. Это полностью меняет линию взаимоотношений. И то, что мы этого добились здесь, благодаря этой длительной и жёсткой полемике с ними, сильно изменит в будущем процесс наших взаимоотношений с милицией. Я сам очень хорошо знал все законы. Но представитель-защитник сможет объяснить все очень подробно, поддержит вас. А если человек оказался не в группе, а один, тогда что? Его линия взаимоотношений с милицией зависит только от личного мужества? Да. Но опять же с тем же паспортом и представителем. Его добился только я, никто другой столь же жёстко с ними не общался. Максим Буткевич тоже пытался не отдавать паспорт. Но когда его начали выдергивать, он отдал. И еще один человек, у которого тоже была оформлена доверенность, сначала пытался вести мою стратегию, но как-то не решился идти до конца. Обычно я не так жёстко себя с ними веду, просто понимаю, у них тоже своя работа. Но в этот раз я был разозлен. Больше в моем кейсе – навряд ли что-то еще есть. В целом действия Legal Team вскрыли еще один момент на пикете с экологами. Добились того, что суд был перенесен, когда все написали ходатайства с просьбой об отложении рассмотрения дела для привлечения адвоката и предоставления времени для ознакомления с материалами дела. Естественно, сильно спасает, если удается суд перенести. Хотя это было прямо перед G8, мы были уверены, что все получат сутки. То, что получилось этот суд перенести и он до сих пор не состоялся (и не знаю уж, когда состоится и что на нем будет вынесено – но это уже не так важно), – достижение. Саммит G8 закончился, вряд ли сейчас будут выносить сутки за акцию всем подряд. Это тоже некоторый механизм, в будущем он будет использоваться – ходатайство очень простое. И на раз оно тогда позволило отсрочить судебное заседание. Но здесь, понятно: мы что-то придумаем – они что-то придумают. И так далее. Я не исключаю, что по поводу защитников тоже что-то будет придумано, как только это войдет в практику повсеместно. Естественно, им не нужны защитники – лишняя для них мука и проблема. Может, появится что-то по поводу неотдавания паспорта. Хотя, с другой стороны, это четко никак не прописано. Они ведь требуют паспорт для того, чтобы официально составить документ.
bne4: Влад Тупикин Сеть против вертикали Несколько дней назад на севере Германии закончился подготовительный лагерь по организации протестов, намеченных на июнь следующего года в связи со встречей "Большой восьмёрки"-2007. Помню, год назад, летом 2005-го, я застал в Берлине в левацких кругах лёгкую панику с примерно таким лейтмотивом: "Встреча "Большой восьмёрки" в Хайлигендамме (север Восточной Германии) будет уже через два года, а мы ещё только начинаем готовиться к протестам. Это дико поздно!" Действительно, год назад эта подготовка только начиналась, но она уже шла. Я видел её следы: плакаты на улицах, сотни листовок и флаеров, объявления о собраниях... Тогда этим занимались десятки людей. В августе 2006-го в десятидневный подготовительный лагерь приехали более 600 человек. Масштаб, поражающий российских леваков и анархистов. О таком у нас можно только мечтать – за год до протестов собрать 600 одних только делегатов (а ведь каждый из них представляет какую-то группу)! У нас первая подобная встреча прошла всего-то за пять месяцев до июльских событий в Питере, и было на ней активистов ровно в десять раз меньше. У нас и на протесты-то собралось, стыдно сказать... КПРФ вывела 15-го июля на улицы не более 250 человек (и это – вместе с АКМ, СКМ и другими примкнувшими), НБП – человек 15-20, а мы, анархисты, около 200 – в наш день действий 16 июля. Стоп-стоп! Вот тут я себя, пожалуй, перебью. Стыдно, на самом-то деле, должно быть именно КПРФ – большой централизованной структуре с большими финансовыми и организационными возможностями. А анархисты, которые и на съезды свои собираются неохотно, и денег не имеют, и единого организационного центра лишены по определению – отмобилизовались в тех же, фактически, масштабах, а главное – с куда большей осмысленностью. С этого места хочется поподробнее. Но сначала – о наших соседях слева и справа. Да нет, по отношению к нам, анархистам, не совсем слева и не совсем справа, с нами эта старая партийная логика уже почти не работает. Просто – о соседях, о Втором российском социальном форуме. Анархисты, если кому-то и известны (даже на уровне батьки Махно и не более), то именно своей децентрализованной, минимизирующей власть структурой. На практике это не означает "тиранию бесструктурности", это означает сеть, к которой не применимы правила эффективности "обычных" политструктур. Что-то подобное – ярко выраженную сетевую структуру – вроде бы выстраивали и организаторы Российского социального форума, прошедшего в Санкт-Петербурге на стадионе имени Кирова 14-15 июля 2006 года. Говорю это с некоторой неуверенностью, несмотря на то что я сам являлся участником Оргкомитета форума. Ибо в Оргкомитет (по необходимости коалиционный) набежали и де-факто возглавили его работу не столько представители социальных движений, экологических, профсоюзных организаций, гражданских инициатив и групп действия, сколько вполне вертикально выстроенных партийных и протопартийных структур. Которые преследовали свои, частные, подчинённые партийной иерархии и партийной логике, откровенно "вертикальные" цели (типа вертикальной мобильности: "засветиться" на фоне событий, подняться к вершинам региональной или всероссийской политики благодаря Соцфоруму), при том что сама идея Форума восходит к принципам, далёким и от "вертикальности", и от собственно партийности. Понятно, что почти любая политическая идея, импортируемая в нашу страну из-за границы, искажается у нас достаточно значительно. Но чтобы вот до такой степени – когда идею форума социальных движений перехватывают партии и организации партийного типа, которые на соцфорумы в Европе, Азии и Америке даже на порог не допускаются, – в этом, действительно, специфика бьёт ключом – и, как в том старом анекдоте, прямо по голове. Уже весной, судя по раскладам в Оргкомитете, было понятно, что из мероприятия ничего путного не выйдет. Но была хотя бы небольшая надежда, что делегаты "с мест" всё же потеснят эквилибристику московских и питрских (около)партийных "вождей". Увы, власти играли за команду разнопартийцев, приложив руку к недопуску на форум сотен делегатов из провинции – доброй половины потенциальных участников Соцфорума. Остальные же – те, кто смог пробиться сквозь ментовские и гэбэшные рогатки, расставлявшиеся в отделах кадров по месту работы неугодных активистов, в деканатах по месту их учёбы, в семьях по месту их жительства (к моей матери тоже приходили, будто я тинэйджер какой), да и просто на вокзалах, в поездах и на автодорогах, – потерялись на огромном, пустом, раскалённом стадионе, оплетённом по периметру не только милицейскими кордонами, но и партийными интригами и карьерными амбициями. Чего стоили две пресс-конференции, устроенные двумя частями питерского оргкомитета с разницей в полчаса для двух почти не пересекавшихся групп журналистов?! Или регистрация прибывающих делегатов строго по паспортам в присутствии тётеньки из администрации города утром и днём 13 июля? И это несмотря на твёрдую, не раз подтверждённую договорённость на оргкомитетах и в Москве, и в Питере – ни в коем случае этого не делать. Добравшись до стола регистрации далеко за полдень 13 июля, анархисты-участники оргкомитета положили конец этой стукаческой практике, но осадок остался. В итоге форум, который должен был стать трибуной социальных движений, местом обмена позитивным опытом борьбы за права граждан, превратился в банальную ловушку для активистов – за забором, в кольце ОМОНа и обычной милиции, на отшибе, далеко от метро, далеко от центра города... Как член Оргкомитета Соцфорума я ставлю себе двойку за то, что позволил втянуть себя и других в эту ловушку. Да, лично я вовремя ускользнул из неё; да, многие – по моему ли совету, по собственному ли разумению – сделали то же самое. Но всё же... Как анархист и политический журналист ставлю пятёрку своим товарищам-участникам анархического движения из разных городов и стран, не поддавшимся лоялистским иллюзиям и перенёсшим свою активность за пределы этого "загона для оппозиционеров" – в другие, спонтанно найденные места и местечки на территории Петербурга. Когда этой весной я узнал, что сотрудники 18 отдела питерского УБОПа интересовались мною на предмет саммита "Большой восьмёрки" в Петербурге, я очень развеселился. Развеселила меня стереотипная реакция: люди обычно думают, что если человеку 40 лет и он всё ещё анархист, а остальным анархистам 18, 20, 22, 25, то это значит, что 40-летний – и есть "главный анархист". Ну, откуда "ментам" понять, что главных анархистов не бывает? А ещё веселился я, потому что понял: УБОПовцы напали не на тот след. Я не собирался быть главным организатором уличных анархических акций против саммита "Большой восьмёрки" и не был им. Более того – сейчас я раскрою страшную тайну – у успешных и, не побоюсь этого слова, блестящих анархических акций, проведённых в Питере в дни саммита, главных организаторов не было вообще. Но акции состоялись, да ещё как. Мы, анархисты, были, похоже, единственными из всех протестующих, кто успевал опередить милицию и спецслужбы, особенно если учесть нашу массовость. Это были не 5-6 проверенных бойцов НБП на каждой из трёх акций лимоновской партии, а 20, 50, 100 человек, которые выступили в разных концах Питера в течение одного дня 16 июля. Почему это нам удалось? Может быть, нас не снимали с поездов? Не задерживали превентивно? Снимали. Задерживали. Собственно, первыми, кто перед саммитом был арестован и посажен на несколько суток по надуманным обвинениям, были питерские анархисты. Но мы всё равно "сделали это". Потому что мы – сеть. Все, кто хотел испортить питерский праздник "группе восьми" (либо кому-то одному из этой группы – хотя у нас, анархистов, среди всех этих господ нет национальных и гендерных предпочтений), понимали заранее: все легальные попытки демонстраций, акций протеста и других форм свободного волеизъявления будут властью запрещены или сведены к постыдной клоунаде. На пресс-конференции в Питере я слышал из уст представительницы питерского "Мемориала" цифру: 25 запрещённых акций протеста в дни вокруг саммита. От друзей из "Команды правовой безопасности активистов Legal Team" я знаю о 577 случаях нарушений прав человека в те же дни. На общественных активистов была развёрнута настоящая охота. Я сам столкнулся с этим 12-го вечером, когда вместе с женой – политологом и журналисткой Утэ Вайнманн – садился в Москве в питерский поезд. В том же поезде – я знал это – ехало ещё около 20 активистов. Ко многим из них (и к нам с Утэ тоже) подошли сотрудники в форме и в штатском, проверили документы. "Это они. Они в списке", – кивнули друг другу штатский и форменный, после чего задали вопросы о провозе запрещённых предметов и пропустили в вагон. Мы поняли, что это начало, и в Питере при высадке немножко схитрили. Потому нам и удалось избежать нового свидания с органами. Шестерых из нас всё-таки взяли и отвели в линейный отдел при вокзале. Если бы не адвокат, о котором анархисты позаботились заранее, возможно, список превентивно арестованных на 10 суток пополнился бы. В любом случае, мы чувствовали повышенное внимание. Это были и хвосты за кем-то из нас, это были и дурацкие звонки на мобильники от лица якобы "антиглобалистов" и якобы корреспондентов – с попытками узнать точное время и место проведения акций, да и вообще висевшая над городом атмосфера полицейщины создавала труднопередаваемое ощущение "деловитой встревоженности". Обнаружив, что питерские организаторы Соцфорума не держат слова и проводят регистрацию участников по паспортам, многие анархисты тут же, не сговариваясь, разворачивались и бывали таковы. Где они потом собирались, как договаривались, как придумывали свои акции, как звали на них журналистов и как смогли оставить всё это в тайне до поры до времени – история умалчивает. Понятно одно – централизованные структуры различных левых партий смогли вывести на демонстрацию в Питере 15-го июля не более 250 человек. Вполовину меньше участников Соцфорума митинговало взаперти, за блокированными милицией воротами стадиона Кирова в тот же день. 15 или 20 человек приняли участие в акциях НБП 16-го. И примерно 170-200 анархистов и анархисток из разных городов, разных стран, разных идеологических и "профильных" групп (эко-анархистов, панк-анархистов, анархистов-участников антивоенного движения, анархистов-участников движения "FrontAIDS" и разных других) вышли на улицы, ведомые абсолютно децентрализованной, лишённой иерархии и вообще временной по своей природе Сетью против "Большой восьмёрки" (СПБ8). Перекрытие Невского проспекта у гостиницы "Рэдиссон", антивоенный пикет на Малой Конюшенной, в двух шагах от Дворцовой площади, демонстрация Армии Клоунов Анархо-Бунтарей на Васильевском... Во всех трёх случаях анархисты сначала проводили акцию – и только потом сталкивались с разгоном, насилием, судебными репрессиями (только 16 июля в Питере было задержано около 80 участников анархических акций) – милиции и спецслужбам не удалось предотвратить наших мирных протестных действий. Во-первых, многие анархисты давно поняли: если власть запрещает все акции подряд всем подряд протестным сообществам, значит, мы просто не будем просить разрешений. Мы в своём праве: Всеобщая Декларация прав человека и Конституция РФ важнее решений Администрации СПб и Ленобласти. Во-вторых, у нас действительно нет главных. Там, где они есть, их можно подкупить, напугать, временно изолировать – и мы знаем, всё это делалось и делается. Но анархисты и анархистки, прошедшие школу неавторитарных отношений, всегда находят творческий и эффективный способ обойти властные рогатки, даже если кто-то из нас лично бывает устранён с поля. Мы – вода, которая обтекает препятствия, мы – сеть, которой можно накрыть вертикаль, а можно – площадь. Сеть, которую можно развернуть в любом месте, в любое время. Мы – способ мышления и способ действия XXI века, который на всех континентах побеждал, побеждает и будет побеждать полицейскую логику века XIX-го. Власти сами взрастили нас своими запретами. Мы выросли. И теперь мы действуем. В этом году здесь, в следующем – в Хайлигендамме. Автор – участник Сети против "Большой восьмёрки", анархист
полная версия страницы